Двадцать пятое апреля две тысячи седьмого года вошло в российскую историю как день отпевания Первого Президента Ельцина. Во всем и всегда он был первый. И в жизни, и в смерти. Он был первым демократическим вождем обновленной России. Он стал первым руководителем страны, ушедшим от власти досрочно и по доброй воле. Теперь он оказался первым русским правителем 20 века, отпетым по церковному обряду. Под него пришлось сочинять новый чин отпевания; никто заранее не мог сказать, как будут величать покойного в поминальной молитве. Обычного человека поминают по имени; царя по имени-отчеству; по фамилии - никого. Когда хоронили генсеков (их не отпевали, но поминать-поминали), особо не мудрствовали, возглашали: раба Божия Леонида... раба Божия Константина... и остави ему всякия прегрешения... Ельцин не обычный человек, не генсек, не государь; что же делать? В итоге царские формулы наложились на светский статус, и под сводами храма зазвучала вечная память Первому Президенту России Борису Николаевичу. Не товарищу Ельцину и не рабу Божию Борису; а именно - Борису Николаевичу. Светскому царю без права на корону. Так пели Александру Александровичу (Третьему), Александру Николаевичу (Второму), Николаю Павловичу (Первому)... Реформатор при жизни, Ельцин продолжил реформы по смерти; он поневоле заложил основу новой похоронной традиции, основанной на старой норме. А еще он сделал нам посмертный подарок. Когда-то вернувший в государственный оборот гордые слова Россия, Россияне, и Русский, он своим уходом вынудил вернуть в медийное поле грандиозное слово Свобода. Пускай хотя бы на три похоронных дня. Слово это, звучавшее в последние годы все стыдливей, все реже, вдруг наполнило собой эфир, заполонило экран; говоря о Ельцине, невозможно было проскользнуть мимо опасной темы свободы, подменить ее заскорузлым чиновным новоязом, пробормотать что-нибудь насчет суверенной демократии, энергетической безопасности или вашингтонского обкома. На три дня мы были избавлены от пустозвонной пошлости привычных лозунгов и вернулись к великой основе. Политтехнологическая плесень осыпалась с государственного остова России; обнажался ее невидимый стержень: радость свободной жизни без политического страха. А все остальное - от лукавого. Народный царь русской свободы не был и не мог быть ангелом во плоти; у большого человека и ошибки масштабные. Да, он уничтожил прежнюю компартию, но не довел до итога конституционное слушание по делу КПСС, сохранил ослабленный фундамент коммунизма. Да, он смел Советы, последний сколок советского строя, но не решился тронуть КГБ, а под конец и полностью ему подчинился. Потому что в конфликте олигархов (также порожденных его эпохой) со спецслужбами выбрал - спецслужбы. Можно далее по списку, помянуть Чечню, преданного Собчака, мало ли что еще. Но, во-первых, по итоговому счету заслуги его несравнимы с проступками. Тотальная смена строя обошлась без гражданской войны; страна, не имевшая шансов на выживание - без золотого запаса, лишенная кредитов, при среднегодовой цене на нефть 9 долларов - выжила, экономика запустилась, народ в конце концов задышал. Столетнее умопомрачение России, впавшей в большевистскую прострацию, завершилось. Мы открылись миру, сохранив себя. А, во-вторых, Борис Николаевич перед нами покаялся. И в этом он тоже был первым. Генсек не кается, поскольку партия не плачет; чиновник каяться не может, потому что принародное признание ошибки понижает статус бюрократа; русскому царю покаяние прописано историей. Сначала Ельцин признался: я раньше молчал потому, что трусил. 22 августа 1991 года он вышел к толпе и попросил прощения за то, что не уберег мальчиков, погибших во время путча. А завершил свой путь в большой политике телеобращением, в котором принес покаяние за ошибки. Бог простит, Борис Николаевич! Христос Воскресе! Царствие вам небесное. Вот вы перед нами покаялись, а мы перед вами - нет. А ведь и мы кое в чем повинны. Вы нам вернули чувство родной страны; вы подарили новое дыхание понятиям Россиянин, Русский. А многие из нас при первом удобном случае отползли в сторону и при первом дуновении холодного ветерка попрятались по норам. Хотя ничего специально страшного не происходило; за политические взгляды никто никого не сажал, только наметились легкие угрозы карьерному и финансовому благополучию. Скажу от себя лично, отбросив абстрактное "мы". Простите, Борис Николаевич, за то, что испугался быть свободным. В Девяностые не искал среди демократов подходящую замену для Вас, упрямо держался за привычных пьеро, только потому что похожи на классических интеллигентов. А значит, обрек вас на узкий выбор. В Нулевые тихо вякал про советский гимн, не поднимал себя и других на полноценный протест; в итоге Вас хоронили под великую музыку Богом проклятого большевизма. К счастью, знамя на гроб положили то, Ваше, Русское, триколор. Простите за то, что не назвал прямыми грубыми словами происходившее в идеологии; обтекаемо бормотал, что называть Ваши 90-е годы Смутой нехорошо, нечестно; не сказал, что это прямое предательство и хамская ложь. За то простите, что смирился с расползанием серости; с тем, что повсеместно угнездились люди, не верящие во внутренние силы Вашей и нашей России; люди, как заклинание бормочущие: давайте поживем, ничего не меняя, а то как начнешь менять, все и посыпется. Эти люди называют себя новыми консерваторами; на самом деле они просто трусы. Простите за то, что не сопротивлялся заговору полуумолчания, возникшему вокруг Вашего имени в последнее время; добрые исключения были - фильм о Вас по каналу "Россия", выступление Первому каналу, несколько больших газетных интервью, но в целом Вы не дождались благодарных слов, сомасштабных Вашему вкладу в историю. И только в краткий промежуток между 23 и 25 апреля услышали их - по смерти. Простите, Борис Николаевич. Мне стыдно. Я виноват. От нас ушел большой, красивый, мужественный человек. Во всем и всегда он был первый. И в жизни, и в смерти. Только в одном оказался последним. В том, что - последний русский Царь. Новый обряд сохранится. А другому царю не бывать. Автор - обозреватель газеты "Известия"